«Могила шаманки» или о методах и взглядах

Невидимое видимое: как ландшафт рассказывает свои секреты

Как изучать священные места прошлого? С чего начать, и как сделать исследование не только обоснованным, но и информативным? Когда-то давно эти вопросы возникли как бы сами собой, стимулируя отходить от общепризнанных норм и искать новые подходы. Стандартно считается, что найти что-то новое можно по большей части опрашивая старожилов и краеведов. Однако на практике более половины получаемой таким образом информации не представляет интереса.

Типичным подходом также является обращение к этнографическим и археологическим публикациям. Однако и они содержат порой неточности и ошибочные сведения. Приведу в качестве примера вышедший в 2017 году Этноконфессиональный атлас Ленинградской области (книга + диск), где в разделе, посвященном сакральным объектам, мне бросилось в глаза как минимум 30 ошибок, включая такие грубейшие, как «перенесение» объекта, находящегося в одном районе, в другой или внесение неподтвержденных данных (например, «чашечник» в Калитино). Можно ли этого избежать? Конечно, можно, более тщательно проверяя сообщения на местах. Можно ли работать с ошибочными сведениями? Тоже можно, уточняя критерии и признаки, совершенствуя систематизацию по группам, признакам и т.п.

Однако мой личный опыт полевых работ сейчас выводит если не на первый план, после прямых упоминаний, то точно на второй, два следующих подхода: работу с картами и знание контекстов.

Обращение к картам 17–18 веков позволяет не только увидеть на них потенциально интересные объекты, но и уточнить изменение ландшафта. Например, не так давно пришлось решать довольно сложную задачу – локализовать в районе Кипени три объекта, отмеченных на шведской карте времен Ингерманландии, т.е. второй половины 17 века. На первый взгляд, задача была почти нерешаемой, поскольку шведская карта практически не соотносилась с современной: изменилась сетка деревень, названия, реки и дороги. Для решения такой задачи был выбран нестандартный подход поэтапной локализации: для начала шведская карта соотносилась с более близкой по времени картой петровского времени, что позволило «спроецировать» интересующие объекты уже в первую половину 18 века. Вторым этапом стало соотнесение полученной карты с картой середины 19 века, соотнести которую с современной уже не составило никакого труда. Таким образом, проведенная работа не только позволила локализовать объекты, но и проследить изменения ландшафта за последние 400 лет (рис. 1).

Изменение местности за 1650-е – 2020-е годы на примере Порзоловского озера. Вполне крупное озеро с 17 до 19 век превратилось в небольшое озерцо, ставшее к концу 20 века болотом.

Шведские карты 17 века являются уникальным по информативности источником, однако и менее подробные и точные русские карты той же эпохи также представляют интерес. Например, на одной из таких карт окрестностей города Тихвина были не только отмечены, но и достаточно подробно прорисованы почитаемые кресты у мостов и перекрестков дорог.

Почитаемые кресты, детально прорисованные на русской карте 17 века.

Еще один пример пользы картографии из личной практики. Несколько лет назад мы активно исследовали в поисках чашечных камней поля вдоль Ижорского глинта. Да, чашечные камни тяготеют к реликтовым полям, с тонким слоем почвы, под которой на небольшой глубине залегает плита известняка. Эти локации отмечены чашечниками с наибольшим количеством углублений. Далее подобные объекты распространялись и на поля, глубину слоя почвы на которых без раскопок, визуально оценить было сложно. При этом на некоторых смежных полях почему-то такие чашечники не встречались.

Ответ был прост и получить его позволило обращение к картам 19 века. Как оказалось, часть времени была нами потрачена впустую, поскольку некоторые из обследованных полей еще 200 лет назад были заболоченными, и были приведены в современный вид при мелиорации в 20 веке. Таким образом, даже внешне неотличимые поля, между которыми всего десятки метров, могут иметь очень различное происхождение.

Еще пример из области картографии. В этом году я получил от коллеги, занимающегося межевыми камнями, скан карты 18 века на которой один из межевых камней был подписан как poytakivi. Но именно так финны называли то, что у нас сейчас называется сейды – камни на подставках. Дословный перевод: «каменный стол», т.е. плоскость на камнях-подставках. Некоторое время назад при обсуждении сейдов норвежский археолог Кристер Вестердаль также упомянул, что в Норвегии некоторые такие конструкции известны в качестве межевых знаков. Обнаружить такое в Ленобласти было бы крайне любопытным опытом. Небольшой поисковой группой выдвигаемся в место расположения камня. Лес вокруг сразу навел на мысль, что сейд мы тут вряд ли встретим – камней множество, но скал нет. Вторым признаком была плоская верхняя поверхность камня, «стол». Один из найденных валунов действительно имел достаточно плоскую верхнюю грань, на которой был нанесен межевой знак в виде поворота и восьмерки. Этот пример показывает, как даже на первый взгляд не подтвердившиеся версии позволяют заполнять лакуны и уточнять специфику используемых в прошлом людьми объектов.

Расчистка камня, идентифицированного, как poytakivi и межевой знак на нем.

Теперь приведу несколько примеров пользы знания контекстов. Подчеркну, что контекстов именно местных – знание клинописи или египетских иероглифов вряд ли будет полезным при исследовании наскальных знаков в наших краях. Контексты следует изучать и соотносить исключительно местные. Не так давно в одной археологической публикации мне встретилась возможная трактовка угасания культуры тарандов на Ижорском плато во 2 веке н.э. Автор предложил гипотезу, согласно которой причиной сему событию стали... войны римлян с германцами, в которых победа первых над вторыми вызвала эффект домино – миграцию народов, докатившуюся до Ижорского плато. Версия интересная, однако неподтвержденная абсолютно ни одним фактом.

При этом выход за рамки археологии и обращение к палеоклимату позволяет выдвинуть более правдоподобную версию: именно в это время начался т.н. климатический минимум раннего Средневековья, продлившейся около 500 лет. Последние римские монеты, найденные у нас и являющиеся одним из маркеров этой культуры, датируются 3 веком н.э. Учитывая земледельческий характер культуры тарандов, нет ничего удивительного, что ее угасание совпало с началом похолодания. Тут следует напомнить, что окрестности Петербурга расположены на той же широте, что Лабрадор и Магадан, и даже небольшое похолодание здесь гораздо фатальнее для примитивного земледелия, чем в Средиземноморье.

Другой пример: соотнесение камней-следовиков с кривичами и культурой длинных курганов. На первый взгляд, по юго-западу Ленобласти ареалы следовиков и длинных курганов более-менее совпадают. Однако если мы расширим охват и посмотрим на восточные районы и Карелию, то станет очевидным, что следовики у нас соответствуют распространению православия и практически отсутствуют, как религиозный и культурный феномен в соседних Финляндии и Эстонии, где были католичество и лютеранство.

В этом году на Кольском полуострове нам показали одно место, где якобы была «могила шаманки», ее даже искали, но ничего не нашли. Осмотр места быстро расставил все на свои места. Для русского и в целом европейского сознания, могила – это в первую очередь холмик, камень со знаком или оградка. Именно поэтому никто не обратил внимания на отдельно стоящий антропоморфный останец с выделяющимся «головой»-навершием и большой трещиной сбоку – типичный саамский сейд.

«Могила шаманки»: останец с «головой» и трещиной.

Именно в такие объекты, по верованиям саами, уходили души шаманов. Примеров по Лапландии множество: от сейда на Бабозере до горы Кивакка. Критерии таких объектов просты – антропоморфность, ключевым признаком которой является наличие выделенной «головы» и наличие трещин, являющихся порталами между мирами, через которые уходили души умерших. Подобные верования были очень широко распространены по всему северному полушарию, их можно встретить и у индейцев северной Америки в образах маниту. Таким образом, смещение условного «культурного фокуса» с современных представлений на известные первобытные (в локальном контексте) в прямом смысле позволяет увидеть «невидимое» и понять «непонятное».

В мае этого года при разведке в Гатчинском районе в достаточно глухой восточной его части был зафиксирован интересный объект – большой заросший валун, рядом с котором росла раздвоенная береза и находился выход грунтовых вод. Типичное сочетание для сакральных комплексов на Ижорском плато. Как установить, могло ли это место быть почитаемым в прошлом? Ведь береза явно не 500-летнего возраста, а никаких письменных и устных упоминаний об этом месте нет? Конечно, природа может создать многое, но сочетание камень – береза – источник все же не самое часто встречаемое в наших краях. Более детальный ответ вполне может дать камень.

Снимаем с валуна мох и видим, что камень намеренно расколот: от него отбита часть вершины, валяющаяся тут же рядом, а в сам раскол навалены булыжники. Раскол камня не вызывает сомнения в рукотворном происхождении, но кто и зачем это сделал? Могли ли это сделать с целью добычи камня для строительства, ведь рядом был хутор? Эту версию я сразу отметаю по двум причинам. Во-первых, колоть столь крупный валун и бросить тут же добытый кусок, да еще и забив раскол булыжниками, просто нелогично. Во-вторых, вокруг есть большое количество камней, вполне пригодных для строительства и нет никакого смысла пытаться колоть большой валун, чтобы добыть пару тройку блоков, если аналогичное количество камней можно легко собрать по окрестностям. Что касается самой березы, то на этой поляне, у подножия небольшого холма, есть еще несколько более старых деревьев этого вида. Вполне логично, что березняк тут произрастает очень давно, и сменилось не одно поколение деревьев. Учитывая то, что подобные места у нас были почитаемыми, а также то, что камни кололи при борьбе с язычеством (порой именно заваливая расколы булыжниками, что уже встречалось ранее), можно сделать вывод о том, что данное место вполне можно отнести к почитаемым в древности.

Обнаруженный в мае 2024 года комплекс из источника, расколотого валуна и березы. На заднем плане видны камни на краю полянки.

Все вышеприведенные примеры показывают важность не только обращения к уже известным источникам, но и значимость умения «читать» ландшафт и контексты местности при исследовании сакральных объектов. Конечно, во всем изложенном в этом тексте нет ничего принципиально нового, все это можно вписать в модное ныне понятие «междисциплинарный подход». Однако на этом фоне порой все еще удивляет наличие людей, считающих, что если про что-то не написано в книгах, то этого не существует. Борис Гребенщиков в сказке «Иван и Данило» очень точно заметил: «Покажи ему куст: пока в книжке название не прочитает – не заметит».