Новые имена в теме лабиринтов

Занимаясь исследованиями в какой-либо узкоспециализированной теме, через год-два не только знаешь коллег по публикациям, но и, так или иначе, пусть через сеть, но знакомишься со всеми лично. Этот процесс неизбежен. Изучение каменных лабиринтов северной Европы не исключение, и за пару лет, с 2012 года, я познакомился со всеми, для кого лабиринты стали центром научного интереса. Подобное сообщество по интересам можно назвать «виртуальным клубом» с довольно ограниченным количеством участников. Каждый знает, чем занимается и что публикует коллега. Каждый участник привносит что-то свое на суд сообщества. Общение в кругу профессионалов – это всегда погружение в удивительный и многогранный мир. Дискуссии представляют интерес и азарт: новые идеи, взгляды и подходы расширяют кругозор и напрягают думать, наблюдать, искать закономерности (и порой находить совершенно неожиданные), предлагать новые решения. Не знаю, могло ли быть иначе, но при всем этом, данный круг узок.

Каменный лабиринт.

Именно поэтому появление новых лиц, приносящих свежие взгляды, всегда радует и восхищает. Именно таким новым именем стала шведская исследовательница Кристина Фагерстрем, начавшая публиковаться в 2017 году. За это время вышло три работы Кристины: «Контекстуальные соответствия прибрежных лабиринтов Балтийского моря» (2017), «Иерусалимская топонимика и балтийские лабиринты» (2020) и «От Иерусалима до Трояборга: изменение названий лабиринтов на севере» (2021), каждая из которых раскрывала как новые аспекты лабиринтной проблематики, так и старые с новых ракурсов. Ввиду того, что в силу расположения и актуальной досягаемости, круг моих интересов ограничен самыми восточными лабиринтами Балтики, находящимися в восточной части Финского залива, публикации по лабиринтам, располагающимся в противоположной части моря для меня представляют особый интерес. Точек пересечения много: сходства и отличия, представления и названия, локализация и фольклор…

Работы Кристины отличает важное качество – знание и погружение в местные контексты, внимание к деталям. По моему глубокому убеждению, изучать лабиринты как нечто непостижимо сферическое в непонятном вакууме неразумно и трижды бессмысленно. Всегда надо искать точки опоры любого подобного феномена. Именно этой части вопроса и посвящена первая статья Кристины, в которой детально рассматриваются соответствия между римско-католической экспансией, развитием рыболовства и распространением лабиринтов на промысловых участках в Скандинавии. Это исследование представляет интереснейший срез эпохи, рассматриваемый в комплексе религиозных и хозяйственных взаимосвязей. Да, все эти три явления совпадают по времени – распространение католичества в Швеции и Финляндии, увеличение добычи рыбы на Балтике и появление каменных лабиринтов на рыбацких стоянках. На мой взгляд, это важный шаг в понимании феномена каменных лабиринтов, ведь если в 1980-х лабиринты были датированы средневековьем и выявлена их локализация на промысловых участках, то историко-культурный контекст этой взаимосвязи оставался не вполне ясным. Сейчас картина складывается логично и непротиворечиво: одно явление тянет за собой другое. Новая религия привнесла новые символы и новые экономические предпосылки для расширения хозяйственной деятельности. Так всегда изменяется мир.

Вторая работа Кристины, посвященная иерусалимской топонимике балтийских лабиринтов, открывает не менее существенные аспекты: имевшиеся (несохранившиеся до наших дней) в Германии, Польше и Дании торфяные лабиринты «иерусалимы» соответствуют путям паломников эпохи крестовых походов. На мой взгляд, это также очень важное открытие, показывающее, что название лабиринтов «иерусалимами» не зародилось на берегах Балтики, а уходит корнями в южную Европу, к Риму, куда ежегодно по праздникам отправлялись паломники. Крайне любопытным является факт обнаружения граффити лабиринтов вместе с метками паломников. Да, осколок этой традиции, изображать в церквях лабиринты вместе с кораблями, лоцманскими компас-розами и др., можно увидеть в некоторых церквях Скандинавии и сейчас. Это открытие вполне логично заполняет лакуну во взаимосвязи церковных лабиринтов и каменных. Что еще немаловажно, это же решение также непротиворечиво соотносит торфяные «иерусалимы» Германии и каменные «иерусалимы» Швеции и Финляндии с единым идейным и религиозным контекстом того времени. Иерусалим был идеей фикс эпохи крестовых походов. Пожалуй, я не встречал более простого, логичного и непротиворечивого объяснения общей иерусалимской топонимики для торфяных и каменных лабиринтов от Финляндии до Германии, причем в привязке не только ко времени, но и географии средневековых путей.

Третье исследование Кристины приводит к не менее неожиданным и убедительным выводам. Рассмотрев по отдельности специфику самых массовых лабиринтных топонимов «иерусалим» и «трояборг», она приходит к выводу о вероятном периоде появления нового названия, его причине и распространении. Детальное рассмотрение исторического контекста позволяет предположить вероятный факт замены названий в период Реформации, когда «иерусалимы» стали не только неактуальными, но и напоминанием о свергнутой власти римской церкви. Новое название указывало на преемственность светской власти, но уже без духовного главенства Рима. В новых реалиях, когда король стал главой церкви, отсыл к Энеиде (саге о троянцах в шведском варианте) четко указывал на первенство светской власти даже при основании самого Рима. Это действительно очень тонкий и интересный момент, который современному человеку может показаться малопонятным, но в контексте представлений своей эпохи вполне логичным. В чем-то этот взгляд близок к озвученному мной в работе 2015 года «Вавилоны: топонимика и символизм каменных лабиринтов Русского Севера» (Археология Севера, вып. 6, 2015, с. 133–148), но раскрывает тему и саму специфику топонимики западных лабиринтов глубже. Самое интересное, что этот вывод Кристины прекрасно соотносится с внезапным ростом количества балтийских лабиринтов в эпоху Реформации – именно в это время было выложено больше всего лабиринтов на берегах Балтики. Старое католическое значение символа было отброшено, а новая протестантская религиозная реальность дала новый толчок распространению лабиринта уже в контексте других представлений. Любопытно, что в Англии торфяные лабиринты массово распространились также в период Реформации. Реформация привнесла не только религиозную реформу, но вместе с тем культурный ренессанс и всплеск интереса к античной культуре, как антитезе католичеству. Это было время духовного сепаратизма.

Надеюсь, будущие работы Кристины помогут еще глубже понять место лабиринта в контексте культуры средневековой западной Европы. Знакомясь с результатами её исследований, я поймал себя на мысли, что в наше время изучение лабиринтов перешло в новую, уже третью, «пост-археологическую» фазу. В конце 19 – нач. 20 вв. при осмотре отдельных каменных лабиринтов выдвигались лишь умозрительные и слабо соотносимые с историческими и культурными реалиями гипотезы. Во второй половине 20 века основной интерес был в находках новых лабиринтов, что позволило уточнить их ареал, количество и привязку к рыбацким стоянкам. В 21 веке находки новых лабиринтов уже не удивляют, на первый план вышли выводы, к которым приходят исследователи на основании комплексного изучения сопутствующих каменным лабиринтам исторических, культурных, религиозных и экономических контекстов. На мой взгляд, наше время самое интересное.

Также по теме

Человеку, далекому от серьезного, научного подхода к изучению каменных лабиринтов, приходится довольствоваться лишь откровенно дилетантским воззрением некоторых журналистов на эту проблематику. Между тем, в последнее время, по этой теме появилось несколько неплохих переводных книг и публикаций. Именно им, а также ряду малоизвестных зарубежных работ о лабиринтах и посвящен сегодняшний блестящий обзор Вячеслава Мизина, исследователя из Санкт-Петербурга.