Таневичский чернокнижник

В прошлые годы в рамках проекта «Уфоком» нами были ретроспективно изучены несколько вспышек сверхъестественного в белорусской деревне. В двух случаях – в д. Зиневичи и д. Кукли Вороновского района – причиной появления “нечистого” в доме оказалась таинственная “черная книга” (бел. чорная кніга, чарнакніга) [3, 4].

Мистические истории про чернокнижников, являются, на наш взгляд, одной из самых интересных тем белорусского фольклора. Не зря именно историей “Пра чарнакніжніка і пра цмока, што вылупіўся з яйка, знесенага пеўнем” начал Ян Борщевский (1794 (?) – 1851) свой известный цикл фантастических рассказов про Беларусь “Шляхціц Завальня, або Беларусь у фантастычных апавяданнях” [1].

Однако ещё больший интерес представляет подобный материал с точки зрения изучения аномальных явлений. Когда сталкиваешься с такими рассказами, невольно хочется задать себе вопрос: является ли “черная книга” просто очередным мифическим образом, созданным народной фантазией, или же действительно за подобными быличками стоят реальные события?

Если в народных рассказах о сверхъестественном в качестве главных героев фигурируют как правило различные мифические персонажи, имеющие потустороннее происхождение (черти, лешие, домовые, привидения и пр.) и, как следствие, априори наделенные нечеловеческими способностями, то основные действующие лица историй о ведьмаках и ведьмах, колдунах и колдуньях являются, как правило, людьми, которые могут быть вполне реальны и часто получают известность далеко за пределами своего населенного пункта.

С точки зрения славянской фольклористики, чернокнижником (бел. чарнакніжнік) назывался колдун, который изучил магическую “черную книгу”. Именно он получал в народной традиции статус самого сильного колдуна и пользовался наибольшим авторитетом. Чернокнижники “знались” с чертями или даже с самим дьяволом, по поверьям поляков Гродненщины и белорусов Гомельщины, могли наводить и снимать порчу, хотя и считалось, что польза от чернокнижников весьма ограничена. Способности колдунов-чернокнижников были весьма разнообразны, среди них следует отметить умение насылать болезни на людей и скот, влиять на погоду как с пользой, так и во вред людям (подвластными колдуну считались такие метеофеномены как туча с молнией, вихрь и бури, град), морочить людей (насылая видения) и т. д. [2, 5].

Что же нам известно о “черной книге”?

Книга эта, как и всякий атрибут черной магии, имеет некоторые перверсные признаки, отличающие ее от обычной книги и, по-видимому, наделяющие ее сверхъестественной силой. Об одном из основных таких свойств “черной книги” информанты сообщают: “Знаю… Там на-па чорнаму лісту белымі буквамі… Так казалі, што па чорнаму… Я гавару – што за чорныя кніжкі? Кажа, на чорных лістах белымі буквамі напісана было. А як там было – не знаю…” [ЧКИ]. Аналогично эту особенность черной книги описывают и русские в Литве, по поверьям же русских Рязанщины в черной книге вместо букв на строках наколоты точки, а поляки считали, что эта книга, называемая “Spiritus” или “Veritas”1, написана на непонятном языке. По славянским поверьям читали черную книгу также иначе, чем обычную: водили по страницам ключами, крутили у себя на голове, читать следовало только по ночам при свече, не подряд, а после третьего стиха сразу четырнадцатый, а само чтение растягивалось на год или три года. Прочитавший книгу три раза мог овладеть колдовскими знаниями, но мог и сойти с ума. Сюда же следует отнести и необходимость “отчитывать” книгу задом-наперед после ее прочтения (будет показано ниже), русские также считали, что при чтении книги с начала черти прибывают, а с конца – убывают [2, 5].

В 2006 году в д. Усполье Мстиславского р-на Могилевской области, экспедиции «Уфокома» удалось сфотографировать “черную книгу” (на столе). Оказалось однако, что это обычная “Большая книга магии” в дешевом переплете, которая в начале 1990-х продавалась на л
В 2006 году в д. Усполье Мстиславского р-на Могилевской области, экспедиции «Уфокома» удалось сфотографировать “черную книгу” (на столе). Оказалось однако, что это обычная “Большая книга магии” в дешевом переплете, которая в начале 1990-х продавалась на любой барахолке. Таким образом, сам по себе внешний вид “черной книги” не важен, имеет значение лишь сакральный статус, которым ее наделяют в деревне, причем он возрастает в глазах того информанта, который самой книги непосредственно не видел. Фото Е. Илюхиной.
 

К сожалению, при опросе информанты сопровождают описание чёрной книги, как правило, либо вышеупомянутой ремаркой “як там было – не знаю”, либо аналогичным высказыванием, например: “была… я то ее не видел, а бабушка сказала, что была какая-то черная книга…” [В] Поэтому до сих пор мы могли только строить догадки о том, действительно ли эта книга существовала и как она выглядела.

Однако, на этот раз нам повезло – объектом нашей полевой работы стала деревня Таневи́чи Щучинского района Гродненской области, в которой уже несколько поколений местных жителей рассказывают легенду о жившем здесь еще “за Польшчаю” чернокнижнике. И более того, обнаружилась тесная взаимосвязь этих мифологических представлений с историей конкретной семьи – местные жители указали на еще живущих здесь двух дочерей чернокнижника.

Одна из них, Клементина Иосифовна, не просто во всех подробностях представила нам эту историю, но и очень хорошо показала, как мистика вплеталась в социальный контекст того времени2:

“Было такое… Гэта было перад вайною, пры Польшчы яшчэ. Ну, мне гадоў тады можа было… Это я з 28-га… у саракавым мне было 12… Ну, гадоў мо 10 было.

Мы нічога не зналі. Ён дружыў з… тут во, дзе Чорт3 во Ляпешын, тут быў Адам, Вайцехаў брат родны, [ад] першай жонкі бацькавай ужэ. Ён быў… і ён потым ужэ жаніўся гэты бацька, і яго служыць выправілі, гэтага Адама. І ён служыў, служыў і служыў, і… Але ён з майго бацькава года, і яны дружылі разам у арміі: разам у арміі служылі і разам на вайне былі з гэтым Адамам, на гражданскай.

[Мой бацька] Іосіф [з] тысяча васемсот восемсят сёмага года4… Ён быў адзін граматны. Не то што на ўсёй вёсцы ў нас – ехалі із-пад Шчучына да яго пісаць што трэба, ён такі разумны быў! Заяўленні какіе-та, дакументы нада пісаць – усё да яго ішлі, усё дзе што трэба было, просьбу якую ілі памілавання… І ён так… еслі ўжэ ён напіша, то точна рассмотраць і памогуць, вот так во!

А жылі [мы] на гэтым месце… Толька другая хата была, але на гэтым месце. Мы гэту хату перакруцілі, бокам паставілі. Яна стаяла так во, тарцом да вуліцы…

І вот мой бацька дружыў з гэтым Адамам, але гэты Адам… яго не прынялі бацьке́, [бо] Адам гэты быў [ад] першай жонкі. Ён служыў, а потым, як прыйшлі гэтыя Саветы ў саракавым годзе, сталі этых паноў раскулачываць, вывозіць, ужэ гэтыя слугі не патрэбныя, ужэ варочыйцеся дахаты! І вот гэты Адам прыехаў дахаты, як адслужыў ён там – ужэ няма места яму! Ён прыехаў на Родзіну да бацькі, яго тут не прынялі, выгналі: “Ты не наш!” Вот… і ўсё – не наш. А тут ужо быў і Вайцех, і Франак, і эта Аміля, і Казя, Марыля была… эта ўжо другой жонкі, а гэты Адам – першай. Ну, ён пайшоў ажаніўся ў Куляўцэ́, у прымы пайшоў у Куляўцэ́5. У прымакі.

Але покуль ён яшчэ ажаніўся, як яго выганялі, што ён не іхны, так бацька мой устанаўлёў сыноўства – пісаў усюды, што і за сьвядку быў. Судзіліся, і мой бацька быў свідзецелем, што ён дзействіцельна яго сын. І яго васстанавілі, што ён сын – старшы іхны. Ну, і потым ён ужэ ажаніўся, у Куляўцы пайшоў у прымы.

І вот той Адам... дзе ён узёў гэту кнігу – чорна кніга называлася! Але мы нічога не зналі. Мой бацька так з вечара ляжа, пасьпіць, а [ў] дванаццаць часоў ночы запальвае лямпу – мы паляжам, спім – а ён нешта чытае, а што чытае…

Мы нічога не бачылі, мы яе нігды не відзелі, той кнігі! Чытае тую кнігу… Пачытае і ужэ тады спаць кладзецца, а якую ён чытае – мы нічога не зналі. Але ў майго бацькі, ён быў ужэ пры Польшчы ў этым прэдсядацель – тут была ў нас стража пажарна, ён быў прэдсядацелям, а Франак гэты быў начальнік стражы пажарнай. У іх машына была пажарна, цвічыліся6 тут усё… А ў бацькі майго былі ўсе дакументы гэтай пажарнай. І ён быў пры Польшчы солтысам, як граматна – ўсё выбіралі. Ён быў і за польскім солтысам, а як прыйшлі гэтыя рускія ў 40-м годзе… у 39-м… яго выбралі за дзепутата, і ён ужэ быў дзепутатам. Ужэ пад ім былі і Рынкаўцы, і Прудзяны, і Углы, і Дамейкі, і Савіцкія, і Сырні7… Ну, і вывозілі кулакоў на Сібір. І да нас прыязджалі тры разы ўночы: “Падавай кулакоў на Сібір вывозіць!”

А мой бацька кажа: “У мяне ўсе бедняке́. Усе ходзяць, чакаюць, каб дзе пазрэла жыта на прыгорку, каб хлеба зажаць, каб на лета было… У мяне ўсе беднякі, няма ў мяне кулакоў!” – “Падавай таго, у каго многа зямлі!”

Ну, кажа: “Што з тае́ зямлі? Бярэце тую землю!” А ў іх сем’і велькія, яны тады хацелі Кастуля́ вывезці, Дзядзюля́ хацелі вывезці, Глаўні́цку хацелі асудзіць, што там яна не рашчытывалася з гэтымі налогамі ўсялякімі, і этый… Бацвіннікаў! Усе такіе во сем’і.

А бацька мой сказаў: “Нікога не выдам, патаму шта ў мяне ўсе бедняке́! Я ўсіх знаю, мнагадзетныя, і яны хлеба не маюць, яны ходзяць босыя, голыя, абарваныя! А зямлю забіраюць ад іх… Людзей я не аддам!” І нікога не вывез мой бацька.

Ну, і вот гэту кнігу ён чытаў, і ў яго быў чамадан такі, і ляжаў на покуці на лаве ў куточку за сталом. У куточку ляжаў эты чамаданчык, і там яго ўсе дакументы былі, якія трэба ўжэ быць яму тамака, як ён пісаў гэта ўсё… Ажно… Такая ноч была помню, нейкія месячныя такія ночы зімою… Нехта трасе дзверы нам знадворку ў сені… Турзу-турзу8! Астановіцца… Турзу-турзу! Астановіцца… І зноў! Во так во цэлу ноч трасе…

Мы ўсе во ляжым, мы ўжэ не спім, усе ляжым, і нехта трасе дзверы. І так каждую ноч.

А… о, дзверка тая вон, што комін, тая дзверка, хоць ветру няма на дварэ, а яна ўсё “бах-бах… бах-бах…” – адчыніцца-зачыніцца сама па сабе. Вот, і ў коміне там нейкі гул які, як вецер вые… Ну, і знаеш, што… І мы ўжэ – і дзяўчата прадуць кудзелі, і хлопцы тут, усё – а гэта дзверка пастаянна бахае і бахае… Усе бачым, усе мы! Ужэ надаядае гэта бразганне, мама вазьме лучыну, дройзду9 такую во, паставіць на гэты мурачак, і так во яна ўжэ па этай дроздзе ўсё – ужэ не бразгае, але ўсё раўно махаецца!

Ну, яна ўжо не бразгае ў гэты, у кірпіч, але ўжэ па этай дроздзе паціху. Але махаецца, і махаецца, і махаецца… Зачынім – зляціць з этага... з зашчэпкі, і ўсё раўно махаецца! Ну, і так, і так… І ўжэ гэта, як стаў ужэ ён дзверы трасці… У гэта акно кала дзвярэй глянем – нікога няма, а дзверы турзуе10! Ну, і ўсё так, і так!

А потым ужэ бацька мой кажа на маму: “Ідзі, глядзі ў акно, а я вазьму тапор і буду адчыняць дзверы, і так, есьлі будзе ён на меня агрэсіўна нападаць, буду рубаць! А ты глядзі, есьлі мо будзе ўцякаць!” Бо месячная ноч, відно́ на падворку ўсё. Ужо бацька пайдзе пад дзверы: “Хто тут?” – не трасе дзвярэй, маўчыць! Ціха… Мама глядзіць у вакно, і бацька раптам адчыняе дзверы – нікога няма! І ніхто ні на Завора11 не паляцеў, ні на вуліцу. І мама не відзіць нікога. Толька зачыняць дзверы – ізноў трасе! І вот так трасло, і трасло, і трасло каждую ноч. Можа і нядзелю, можа і дзве – пастаянна трасло дзверы. А потым ужэ мы і ўніманія не абрашчаем.

Ажно… Відна-відная месячна ноч – во так па хаце відна ўсё – мы ўжо паляглі спаць, ажно… Адчыніліся дзверы, нехта ў хату ўвайшоў… Увайшоў у хату, і мы ўсе відзім – чалавек!

Высокі, аж пад паталок, тонкі, у шляпе чорнай і эта… палка з клюбаю12. Ну, такая во… ну, што апірацца! Ручка такая… Ну, ідзе так во, і усё раўно як гэтыя падкоўкі, ўродзе там падкованыя этыя боты. Усё “стук-стук” па зямле. Ток быў у нас дзеравянны. І… ідзе да стала, а мы ўсё відзім, падышоў да стала і выцягнуў эты чамаданчык, каторый [з дакументамі].

Выцягвае эты чамадан сюда во… Можа якіх і час, мо і два ночы. І выцягнуў… выцягнуў і кавыча13 гэтыя бумагі. Так “шорх-шорх-шорх-шорх” – так быстра варочаець этыя лісця. Мы відзім... відзім, што ён каля стала і варочае ў чамадане этыя… капашыцца… і ўсё этае лісце. Адкрывае [чамадан]. Мы – і тата, і мама, і ўсе… і Маня, і Юзя, і я – і ўсе гэта відзім. А ён пры стале проціў акна, як раз усё відно, і гэта… і варочае, і варочае, і варочае…

…Ён паварочаў там – не знайшоў, і давай ісці да мамы. Мама спала на поліку, между канцэ ложка да печы… ну, полік! Мама спала там, а ён давай ісці да мамы і цягнуць маму з пасцелі. За руку. Так мама схапілася ў крык! Мы скарэй… тата кажа: “Пале́ця сьвет!” Чыркнулі сьпічку – нікаюткага няма.

Нічаюткага няма! Ціха, нічэво няма.

Але мама ўсё падразумлявала14, мы-то малыя яшчэ не зналі, што эта такая есць кніга, а мама-то чула, што есць такая кніга. Бацька нічога нам не казаў, мы не зналі, якую ён кнігу там, але нешта ён чытаў. Тады мама ўжэ стала падразумляваць…

Так вот слуха́й! Мама ўсё яго – яшчэ да гэтага вечара, по́ка ён варочаў, усё трос дзверы, і гэтая дзверка бахала – мама ўсё: “Мусі ты чытаеш эту чорну кнігу… маеш?” А бацька: “Не!” І ўсё. Значыцца, мама ругала яго за гэта.

Тады, назаўтра посьля гэтага, мама кажа: “Давайце, дзеці, шукаць у гэтым чамадане, што мы там знайдзем!” Ну, мы тую кнігу… А бацька пайшоў у гумно, малаціў ён там, ці што, ну, нешта ў гумне рабіў. Мы гэты чамадан выцягнулі і ўсё перабралі, вынялі, гэтыя ўсе паперы выклалі, ажно… На дне заслана газета – мой бацька выпісываў газеты, пастаянна, ён і польскія, і ўсялякія – заслана газета, мама аднімае гэту газету, а там на дне кніга гэта ляжыць… кніга. Так разложана, разьвёрнута папалам, і так во на весь чамадан этыя палавіны… Ну, як табе сказаць – чамадан і на весь чамадан. Я не разглядвала, але досіць яна была тоўстая, эта кніга.

Ужэ мы яе нігды не чыталі, не відзелі, але толька той раз. Значыцца, гэта кніга была ла́ўкамі ўверх, а гэтым пі́саным на дне, і заслана, а наверх ужэ этыя дакументы ўсе.

Дастала мама і гэту кнігу ў мяшок! У мяшок, і з Маняю нашаю і паняслі!

А паняслі, то я не знаю, ці яны на могліцы сюды… Досіць паняслі яны, дзе бульбяныя ямы хавалі. Эта ямы, во калі за магілкамі туда, дзе наша ўсадзьба, дзе наш дом, за нім уніз, там ямы былі, дзе на зіму людзі хаваюць бульбу, паняслі недзе ў тую яму і выкінулі эту кнігу. То мама рассказывала: як укінулі ў тую яму гэту кнігу, так такі віхр! Закруціў, пайшоў, пайшоў і так во ў поля! Вір такі… Круціць пясок эты!15

І ўсё… і ўсё…

І прыйшлі яны дахаты, это было неяк сярод тыдня, прыйшлі дахаты, і ўсё – і ўжэ ўвечары а ніхто дзвярэй ні трос, і дзверка ні бахала і… ніхто ў хату не прыходзіў, і ўсё стала ціха, нармальна…

Прыйшла нядзеля – вот гэта серад тыдня было – прыйшла нядзелька, прыходзіць эты Адам Ляпеша па эту кнігу, з Куляўцоў.

А ён замаўляў, гэты Адам, з гэтай кнігі замаўляў. І там ужэ пісана, і Адам гэты так ужэ ён замаўляў. І кажа… ужэ мой бацька кажа: “Як ты замаўляеш? Памагае?”

А ён кажа: “Гэту кнігу трэба ўмець чытаць. Есьлі ты чытаеш і што там кажуць іспалняеш, то будзе ўсё добра. І будзеш замаўляць, і будзе памагаць… усё! Есьлі ты будзеш чытаць для інцярэса, а іспалняць тога, што там, не будзеш, так тады, есьлі ты не верыш, толькі чытаеш для інцярэса, так трэба, як прачытаеш там якую ўжэ стацью, трэба адчытываць яе назад як пачаў!”

Вот… абратна адчытаць назад. Адтуда сзаду наперад сюды адчытваць.

А мой бацька пачытаў дзеля інцярэса і паклаў. Але ён не верыў у гэта… Але ён не верыў!

Так ён ужэ прыходзіў мсціць ужэ, па гэту кнігу ён… Ён знаў, што эта кніга ў нас. Гэты, нячысты!

А ўжэ потым, усё адно як хто сказаў гэтаму Адаму, ці можа ён і перадаў этаму Адаму, ужэ прыйшоў эты Адам па эту кнігу. Прыходзіць, бацька ўжэ па тую кнігу – няма. Бацька на маму: “Дзе кніга?”

Кажа: “Няма і не будзе! Мы яе змарнавалі”. І ўсё… “Што ты – кажа – страху нам столька надаваў праз гэту кнігу!” Кажа: “І ты нешта чытаў. Мы відзелі!”

Ну, і ўсё – і прыйшоў эты Адам, і бацька кажа: “Няма! Змарнавала” – кажа…

І… і [эты Адам паехаў] назад…

І вот эта і канец гэтага. Во такія во былі страхі ў нас!

Нічога не ўвялічыла і не ўбрала” [СКИ].

Удалось нам поговорить и со средней дочерью “чернокнижника”, Юзефой Иосифовной, хотя ее рассказ уже не так насыщен деталями (“Ідзіце да Клімкі, яна разумнейшая і больш помніць!”):

“Тата нейку ксёнжку16 меў прыы-ы… ну ўзёў чытаць. Халера, мо я і бачыла [тую ксёнжку], але ў нас там столькі было папераў, тата газеты выпісываў, і, дзетачка мая, і ён тамака газэты і… было… мужчыны прыходзілі ўсё, там маладзей… тата ім чытоў там газеты ўсякія новыя, а этай ксёнжкі нікому не чытоў. І… і мы не зналі нічога… але так як я… дажа я помню гэта. Помню, у нас была хата курная, без коміна. У гэтай самай хаце. Толька яна стаяла гэтак во канцом.

Ну і ўсё… і гэты… і кажа – нешта прыходзіць! І стукала дзверы, так уночы. Ну, а мы… а тата ідзе на вёску, і там эта мужчыны… А таты няма дома! А потым… мама кажа, я ужо бо́льшанька была: “Пайдзі і… запалі ґазоўку” Тады запальвалі ґазоўкаю, маленечкі агоньчык быў. І ўсё – пайдзі запалі агонь, а я не ведаю, нашчот чаго яна, а яна ўжо как паглядзець, хто ў хаце, хто ходзіць. Я пайшла, запаліла, мне хоць бы што, яна мяне разбудзіла, я не чула. Нідзе нікога няма.

– “Ну пагасі!”

– А потым я маме: “Ну то падалося!”

І ўжэ другі раз… Проўда, я сама чула, як газэты гэтыя ламаталіся на тэй зале, усё раўно як хто-та шукоў чаго.

Ну ўсе, потым мама кажа бацьку: “Нехта да нас прыходзіць! Як ты сабе хочаш, што там ты маешь!” І ўсе. Так… тата нічога, але… астоўся, узёў вілы ў хату, у сені, і гэта ён ня йдзе, і як пайшоў, і тут ужо… нехта дзверы трасе, во так во, і тата давай ісці, адчыняць іх з этымі віламі і глядзець, а ці не… [ідзе хто] па сьнягу.

Да, а ён сам пашоў стадлейку пераматаць. Ну, а ён нічога, але мама… падабрала гэтыя там, што ў яго, што яна… не пазнала, якое там, што дзе, і панясла! З Маняю. І я была… І выкінулі яе на полі. За вёску! Во там дзе… Возьля гэта во, там дзе школа была некалі! Ну гэты бок во, як заязжаеце ў Танявіча. Была школа, яе спалілі!

Ііі-іі… і гэта, і ўсё! Ўсё перастала. І перастала хадзіць.

А… а потым прыйшоў да нас з чужой вёскі – ён вясковы, танявіцкі, але быў у прымакох – ужэ ён кажа, і па гэту ксёнжку! А тата кажа: “Няма! Кацярына – кажа – недзе занясла”. І ўсё, і ён пайшоў дахаты. Ён быў з Танявіч… Але ён пайшоў у прымакі за Новы Двор нейдзе тамака. І тата кажа: “Німа!” І ўсё! І так і прапала!” [НЮИ].

До сих пор в недоумении оставляет нас, однако, то, что среди местного населения эта история, хотя и сохраняет основной сюжет неизменным, приобрела новый мотив: “чёрт остриг женщине волосы”. Вот один из вариантов этой же былички, распространенный среди местных жителей:

“Маня [старшая дочь чернокнижника, прим. авт.] рассказывала мне, што бацька занімаўся чарнакніжнікам. Ну, нядзелю там хадзілі на вячоркі, недзе чыталі, недзе збіраліся яны, казала Юзя [средняя дочь чернокнижника, прим. авт.], і там яны чыталі нешта, сьпявалі. Не знаю, што яны там рабілі, ну, усе гаварылі па вёсцы, што яны занімаліся… эты чарнакніжнік і ён чытаў гэтыя кнігі.

Яны з мацяр’ю былі дома, і, кажа, прыходзіць у двенаццаць гадзін: адкрываюцца дзверы, стукаюць, і заходзіць, заходзіць, ходзіць па хаце. Нейкі мужык чорны, там халера яго знае, у чорным! Заходзіць, ходзіць па хаце, страшна так… Потым прыйшоў, скінуў адзеяла, яна гаварыла, паходзіць, потым ідзе – уходзіць.

Ляжалі спаць, кажа, і ўжэ начынаецца: пазакрываемся на замкі – адкрываецца і заходзіць. А яго не было ў хаце, дзе ён там хадзіў. А маці ўсё прасіла, каб астаўся… А эта мне ўжэ Маня кажа: патом мы сталі гаварыць, бо жонка гаворыць, што не хадзі, мне страшна. Я баюсь – кажа – прыходзіць!

Ён: “Не можа такога быць!” Не верыў усё… Ён хадзіў-хадзіў усё каждый раз после двенаццаці, а потым зімою прыходзіць і абрэзаў мацяры валасы, пастрыг мацяру – валасы абстрыг! Кажа, як абстрыг валасы, тады ён паверыў, што ён ходзіць.

Ну, і эты астаўся ў хаце… Астаўся ў хаце, кажа, пазакрываліся на замкі, у двенаццаць часоў, кажа, адкрываецца замкі, дзверы. І ён уключыў свет, устаў гэты бацька – яны ж пры свеце ж не ходзяць – і ён уключыў свет, пайшоў узяў тапор, сякеру ўзяў, адкрыў замкі і пайшоў, гаворыць, абыйшоў кругом хаты, мусі раза тры, бо чуў, што нехта ідзе, адкрываюцца дзверы, абыйшоў вакруг хаты – толькі сняжок свежа выпадзены, ні якіх слядоў, нічога няма! Закрыўся дзверы і тады поняў, што ён ходзіць, і тады забраў этую кніжку чорную сваю ды занёс у Круглік [микротопоним, название леса, прим. авт.]. Казаў, дзе-та ў яму закапаў. После гэтага перастала” [ЧКИ].

Как можно видеть, в отношении детали о том, что “черный человек” остриг женщину, информант ссылается на старшую дочь Марию Иосифовну, ту самую, которая не просто видела чёрную книгу своими глазами, но и участвовала в ее “уничтожении”. Имел ли место подобный эпизод – остается открытым вопросом. Хотя гиперболизация деталей в этом рассказе налицо: если непосредственные очевидцы сообщали о том, что Иосиф читал “чёрную книгу” дома один, то здесь мы видим фактически появление “секты чернокнижников”. Это, конечно же, явное преувеличение, возникшее из неверной интерпретации того факта, что “чернокнижник” Иосиф, образованный по тем временам человек, просто читал местному населению газеты.

При сопоставлении сообщений информантов неясно также, почему в рассказе Юзефы Иосифовны отсутствует главная особенность этой “черной книги” – появление после ее прочтения “чёрного человека” (среди фольклористов считается, что появление в доме чёрной книги вызывает слуховые галлюцинации: звук льющейся воды, рассыпающегося гороха, лопающихся на бочке обручей [2]).

Место, где похоронен Иосиф Метелица, читавший “черную книгу” в д. Таневичи. Фото В. Алексинского.
Место, где похоронен Иосиф Метелица, читавший “черную книгу” в д. Таневичи. Фото В. Алексинского.
 

Примечательно во всей этой истории и то, что в ней фигурируют два чернокнижника: “чернокнижник-неудачник” Иосиф и “настоящий” чернокнижник из соседней деревни (Адам Лепеша из Кулевцов), который и принес черную книгу в Таневи́чи17. Этот момент мы решили прояснить и отправились в деревню Кулевцы, где нам действительно удалось зафиксировать сообщение о жившем здесь в те времена колдуне:

“Ён вродзе бы так як быў у Куляўцах, жыў, але, ён там на хутары ў лясу. Но яны не помняць, кто. Яны вроде бы так помнят, што ён там вроде бы варажыў ці што рабіў, але імя ніхто не знае яго. З гэтых людзей… ну, так па рассказам помняць, і помняць, што яго дачка варажыла карты і замаўляла. Ну, але яна… яны ўжо такія людзі, што памерлі і адныя, і другія, патом іхня хата згарэла, бо яны там у лесе жылі, і патом яго зяцю далі кватэру ў Гродне, але ўжо ў Гродне яны тожэ паўміралі. Няма нікога…. Шкундзіха… называлі так… усе так… Ну, так просто Шкундзякі на іх называлі, па-вясковаму, можа прозвішча такое… Ну, вроде бы кажуць, што як вроде бы па рассказах так людзей, што вроде бы ў яго кніга якая-та была… Ну, пэўна, скарэй за ўсё, што якая-та была можа кніга. Яны кажуць, што так. Можа ён вот патом, як уміраў, так можа перадаваў гэтай дачке дзе што, але скарэй за ўсё, што можа тая, есьлі і была тая кніга, то яна скарэй за ўсё, што не сахранілася, бо ў іх хата згарэла. Гэта тока па рассказах такіх, што яны [старэйшыя людзі] чулі ад сваіх, а так уже ніхто з такіх не астаўся, каб дажэ помніў. Ну, вот яны казалі, што па рассказах помнілі, што там хто-та прыхварэў, і там вроде бы дзяцей не было, патом яны паехалі там да яго паваражыць, ну, і посьле гэтага ужэ, як яны там варажылі, ці як, паявіліся ў іх там дзеткі. А як… як на самам-та дзеле было, хто ім там даў, ці там Бог ім паслаў, ці там…” [И].

Стоит, пожалуй, упомянуть, что разыскать даже эти скудные сведения о местном колдуне было очень непросто – информант Ирина побеседовала по нашей просьбе с самыми старыми жителями деревни, и только благодаря этому стало возможным установить реальность личности Адама Лепеши, а также удалось узнать, что похоронен он на кладбище в Новом Дворе.

Таким образом, можно сделать однозначный вывод о том, что все действующие лица этой местной легенды являлись реальными людьми. Отсюда в свою очередь можно предполагать и то, что таинственная “чёрная книга” также реально существовала, о чём в общем-то прямо и заявляли информанты, а Клементина Иосифовна даже довольно хорошо описала её внешний вид. Но как выглядели сами её страницы, что и на каком языке там было написано, по-прежнему точно неизвестно. Происхождение этой книги тоже остается загадкой.

Следуя сообщенным информантами сведениям можно предположить, что наиболее вероятно эта книга была привезена Адамом Лепешей из Польши и скорее всего была приобретена им во время воинской службы. Если бы Адам занимался заговорами и прочими целительскими практиками в Таневичах (т.е. до своего ухода в армию), то это было бы известно. Однако, как мы знаем, “карьера” его в качестве колдуна началась уже в деревне Кулевцы, после возвращения со службы. Это позволяет также предполагать, что “чёрная книга” была написана на польском языке, а не на латыни или прочих европейских языках. Подкрепляет эту мысль и тот факт, что не только сам Адам мог ее свободно читать, но также и его незадачливый друг Иосиф.

К слову, образ колдуна-чернокнижника наиболее известен как раз в Польше: знаменитый Пан Твардовский является одним из главных героев польских легенд и сказаний и является практически постоянным персонажем польской национальной батлейки – шопки.

Принимая во внимание данные, полученные нами в прошлых экспедициях, можно с достаточной уверенностью утверждать, что уже к 30-м годам ХХ века в Беларуси сложилась своя, пока малоизученная традиция чернокнижничества, центральным звеном которой являлся некий таинственный гримуар. Чтение его непосвящёнными было табу, нарушение которого грозило местью со стороны нечистой силы, поэтому деревенские колдуны тщательно охраняли свою “черную книгу” от посторонних глаз, а часто даже закапывали в землю до следующего использования в своих магических ритуалах. Все это, вероятно, и является причиной, по которой нам пока остается неизвестным, где и кем издавались эти таинственные книги в кожаных переплётах и что за заклинания были на их черных страницах. Возможно, в будущих экспедициях нам повезет больше, и мы сможем, наконец, своими глазами увидеть этот загадочный артефакт.

Авторы просят откликнуться тех, кто, возможно, владеет какой-либо информацией по данной теме. Пишите на aleksinski.w.s@gmail.com

Примечания

1. С лат. “Дух” и “Истина”, соответственно.

2. В речи наших информантов достаточно много интересных лингвистических деталей и диалектизмов, так как характерной особенностью белорусского языка в данном регионе является частая замена в существительных множественного числа в предложном падеже суффикса “-ах” на суффикс “-ох” с переносом ударения на последний слог (пример: “па вё́сках – па вяско́х”) и в именительном падеже окончания “і/ы” на окончание “е/э” с соответствующей заменой окончания местоимений (пример: “маі бацькі́ – мае бацьке́”), замена в глаголах единственного числа 3-го лица суффикса “-яў” на суффикс “-ёў” (пример: “узяў – узёў”), замена в существительных ударной “А” на “О” (пример: “праўда” – “проўда”), а также примесь полонизмов.

3. Кличка местного жителя.

4. 1887-го.

5. Имеется в виду д. Кулевцы Новодворского сельсовета, расположенная примерно в 13 км от Таневи́ч.

6. Цвічыцца, гл., (полонизм) – упражняться.

7. Перечисляются окрестные деревни.

8. Турзу-турзу, диал. (возм., неологизм) – производное от глагола “турзуе” (рус. дергает).

9. Дройзда, дрозда, сущ., диал. – лучина.

10. Турзуе, гл., диал. – дергать (возм., производное от гл. “ту́рзаць” – толкать).

11. Микротопоним.

12. Клюба, сущ., диал. – набалдашник.

13. Кавыча, гл., диал. – перебирает.

14. Падразумлявала, гл., диал. (возм. неологизм) – подозревала.

15. Здесь уместно сравнить: “смерть колдуна сопровождается бурей, другими необычными явлениями” [5, 6].

16. Ксёнжка, сущ., польск. – книга.

17. Ср.: “…книгу в село приносят чужие люди – странники или цыгане” [5]).

Литература

1. Баршчэўскі Я. Шляхціц Завальня, або Беларусь у фантастычных паданнях. Минск: Попурри, 2015. 352 с.

2. Белова О. В., Виноградова Л. Н. Чернокнижник // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т. / Пол общ. ред. Н. И. Толстого. Т. 5. М., 2012. С. 511–513.

3. Бутов И., Алексинский В. Аномалии и загадки Вороновского района // Уфоком. 2016. 17 июня.

4. Бутов И. С., Гайдучик В. Н., Алексинский В. С. Рассказы о сверхъестественном в современных записях белорусского фольклора // ЖС. 2017. № 2. С. 55–57.

5. Народная демонология Полесья: Публикации текстов в записях 80–90-х гг. ХХ века. Т. 1: Люди со сверхъестественными свойствами / Сост. Л. Н. Виноградова, Е. Е. Левкиевская. М., 2017. 648 с.

6. Народная демонология Полесья: Публикации текстов в записях 80–90-х гг. ХХ века. Т. 3: Мифологизация природных явлений и человеческих состояний / Сост. Л. Н. Виноградова, Е. Е. Левкиевская. М., 2016. 832 с.

Список информантов

В – Виталий, г.р., фамилию и отчество не сообщил, деревня Мисевичи Вороновского района Гродненской области, зап. В. Алексинский, А. Иванов в 2016 г.
И – Ирина, г.р., фамилию и отчество не сообщила, деревня Кулевцы Щучинского района Гродненской области, зап. В. Алексинский, О. Алексинская (Тарасенко) в 2016 г.
НЮИ – Новогродская Юзефа Иосифовна, г.р. неизвестен, деревня Таневи́чи Щучинского района Гродненской области, зап. В. Алексинский в 2016 г.
СКИ – Сидляревич Клементина Иосифовна, 1928 г.р., деревня Таневи́чи Щучинского района Гродненской области, зап. В. Алексинский в 2016 г.
ЧКИ – Черняк Клавдия Ивановна, 1948 г.р., деревня Таневи́чи Щучинского района Гродненской области, зап. В. Алексинский в 2016 г.

Опубликовано: Тарасенко О., Алексинский В. Таневичский чернокнижник // Живая старина. 2018. № 4. С. 34–37. Материал на сайте публикуется в авторской редакции, отличной от размещенной в журнале.


Ольга Алексинская (Тарасенко), Вадим Алексинский 20.04.2019
 
Если у вас есть дополнительная информация по этой публикации, пишите нам на ufocom@tut.by Подписывайтесь на наш телеграмм канал, чтобы всегда быть в курсе событий.
 
 
Легенда о «ледяном корабле»
Курьезы 1
Легенда о «ледяном корабле»
Чуть ли не во всех книгах о тайнах и опасностях моря можно встретить историю про обледеневшее судно с мертвым экипажем, годами, а то и десятилетиями блуждающее среди айсбергов. Оно, как хамелеон, меняет название и место, где его встретили, но история о нем в общих чертах остается прежней. В одних версиях легенды корабль – плавающая развалина с трупами, в других – что-то вроде полярного Летучего Голландца, который преследует живых и предвещает страшные бури.
Эра прорывов: пионеры забытой науки
Мероприятия 392
Эра прорывов: пионеры забытой науки
После двухлетнего перерыва, 24 ноября 2023 года в Музее Русского Искусства (он же Музей Императора Николая II) состоялась Необъяснимая встреча №17. С докладом выступила Людмила Борисовна Болдырева – кандидат технических наук, доцент ГУУ, преподаватель, автор множества научных публикаций и книг.